И Кир снова убедил меня оставить все как есть.

Было уже десять вечера, и Кир сказал, что остается у меня. Я принялась убирать на кухне, а он отправился в ванную. Вымыв посуду, я почувствовала полную усталость и полное равнодушие ко всему на свете. Скажи мне ангел в этот момент, что мне осталось жить всего только один час, ничто бы во мне не двинулось. Когда Кир появился передо мной в банном халате, он сразу все понял.

– Иди ложись спать, – сказал он мне.

– А ты?

– А я отвезу письмо твоей матери по дороге домой.

– О письме мне надо еще подумать. Ты не обидишься?

Он только ухмыльнулся.

– Хоть ты на меня не обижайся. Ладно?

– Ладно, – сказал Кир и ушел. На следующий день он уезжал работать на свадьбе. Мы договорились созвониться после выходных.

От усталости я еле передвигала ноги, но спать не могла. И снотворное мне не помогло. Мое тело отказывалось двигаться, голова же была как растревоженный улей. Причем жужжали и жужжали не полезные пчелы, а бесполезные тяжелые трутни: вопросы, на которые невозможно было получить однозначный ответ. Одним из этих вопросов был такой: была моя сестра и в самом деле на меня в обиде, как сказала Ане? Или она сказала это Ане просто так?

Элины слова не давали мне покоя. Что правда то правда, она никогда не имела для меня особого значения, а это обидно. Что с того, что у нас кровное родство? Я его не чувствовала. Кровное родство – это о родоплеменных отношениях в одноименную эпоху. В нашей эпохе кровное родство – формальность. Уж, во всяком случае, в большинстве разбитых вдребезги московских семей, как это было и в моей. Для меня имеет значение не кровное родство, а чтобы в жизни главным было что-то общее, объединяющее. Чтоб цели и средства совпадали. А вот такого у нас с Элей никогда не было.

Впрочем, для Элеоноры все было явно иначе. Она поддерживала со мной связь и делала это, надо понимать, потому что я ее сестра. Почему же еще? Кроме отца и матери, у нас не было ничего общего. Не помню, чтобы она когда-то предложила мне куда-то вместе сходить. И это не из-за запрета матери. Первые годы запрет Ольги Марковны на общение со мной еще мог сдерживать Элю, но потом она перестала быть послушной домашней девочкой.

Что я знала о сестре? Если исходить из того, что она до недавнего времени имела привычку звонить мне в среднем раз в месяц, то у нас ежегодно бывало где-то около двенадцати контактов. Значит, за шестнадцать лет между нами состоялись плюс-минус сто девяносто разговоров. Всякий раз Эля что-то рассказывала о себе. Я стала рыться в памяти в поисках конкретных фактов из ее жизни, которые там еще сохранились. Хотелось собрать их вместе и выстроить в хронологическом порядке. Но не получалось. Я вязла в мешанине мелких событий, о которых обычно слышала от сестры. Они были связаны большей частью с ресторанами, где она выступала, и ее хахалями.

Время от времени Элеонора делилась со мной и своими проблемами. Я не помнила других проблем, кроме как с зубами, горлом, навязчивыми поклонниками и тем, что называется «я, кажется, залетела». Но поскольку безалаберность Эли в ее амурных делах меня возмущала, и мое возмущение время от времени из меня прорывалось, эта часть жизнедеятельности моей сестры становилась все реже предметом наших телефонных разговоров. Я не буду распространяться о возникавших между нами дискуссиях на этот счет, они имели мало смысла. Элеонора, в отличие от меня, не считала аборт убийством. Она любила случайных знакомых и приключения. И не видела в этом ничего плохого.

В моем понятии Элеонора была дурехой. Хуже того, она была сексапильной дурехой, и, учитывая ее среду общения, у нее могли быть хахали из тех, кто по пьянке способен на все. Вот такими были страхи, которые одолевали меня в ту ночь.

9

В пятницу утром я должна была ехать на работу, но чувствовала себя так паршиво после бессонной ночи, что позвонила Вале и договорилась с ней, что приеду после обеда. Она всегда понимала меня без долгих объяснений. Мы были ровесницами, но мне часто казалось, что она старше меня лет на десять. Валя была бы для меня идеальной старшей сестрой. Наверное, мне нужна была именно старшая сестра, а довелось иметь младшую.

– Как мама? – спросила Валя.

– Не очень.

Валя надеялась, что я что-то узнаю об Эле уже за один день, но услышала от меня, что я везде упираюсь лбом в глухие стены.

– Да, положение у тебя сложное. Ты не спеши в «Дубраву», раз такое дело. Если потребуется куда-то съездить – поезжай.

Я честно пыталась работать дома. Но многое мешало мне сосредоточиться на документах, которые надо было переводить. Особенно мешало муторное чувство, оставшееся после последнего посещения Ольги Марковны. Если бы это был кто-то другой, я бы позвонила и уладила дело: накричать на человека, попавшего в беду, непростительно. Но звонить и извиняться перед Ольгой Марковной? Нет, это я не могла.

Идея Кира отправить матери письмо теперь уже не казалась мне остроумной. Глупая это была идея. Посылать матери такое письмо просто не имело смысла. Да еще и обращение «Ольга Марковна» с подписью «Мария» – это окончательно узаконивало отношения, которые навязала мне мать. Получалось, что я их принимала. А принимать их я отказывалась.

В общем, в голове было болото. Я в нем вязла и тонула. В конце концов, это стало совершенно невыносимо. Тогда я взяла телефон и набрала номер, который когда-то был и моим.

– Алле, – вяло отозвалась Ольга Марковна.

– Я хочу тебе объяснить, почему я сорвалась и ушла, – начала я довольно спокойно. Здороваться, спрашивать «как ты?» в наших отношениях было ни к чему. – За 30 часов между нашей первой встречей и второй я, между прочим, обзвонила все кабаки в Москве, нашла три ресторана, где пела Эля, и в двух из них даже побывала. Я побывала также в двух квартирах, где живут люди, которые чем-то могут помочь. И мне не меньше, чем тебе, хреново из-за того, что ничего не проясняется.

Тут я, увы, потеряла самообладание и взорвалась:

– Но тебе всегда было наплевать на чувства других! Ты всегда занята только своими чувствами!

– Ну что ты кричишь! – произнесла Ольга Марковна холодно, а может, всего лишь устало, и я осознала, что опять нахожусь в угаре. Это меня остудило. Но стоило Ольге Марковне добавить еще несколько слов, как я опять взвинтилась. А мать всего-то и сказала:

– У меня